Это все равно что авиадиспетчер скажет пилоту: "О, вы совсем рядом? Это проблема. Извините, я ел свой сэндвич. Это действительно хороший ростбиф с медовой горчицей!"

Сорок лучших музыкантов мира ждут, пока Майкл Диннер позвонит в редакцию и выяснит реальное время съемки.

Оказывается, она была отредактирована. Нам с Бернстайном придется пойти ко мне в тот же вечер, чтобы поработать над этой репликой, прежде чем утром мы отправимся в студию.

Мы начинаем работать над следующей репликой. Майкл Диннер разговаривает по мобильному телефону с кем-то о своей новой машине. Он поднимает глаза и говорит: "О, я думаю, что это, возможно, было отредактировано".

Сорок лучших музыкантов мира сидят и ждут еще двадцать минут, пока Майкл Диннер звонит в монтажную.

Почти каждая сцена отличается по хронометражу от той, которую мне прислали. Над этими сценами я работал в течение двух месяцев.

Мы с Бернстайном отправляемся ко мне домой и делаем то, что, я уверен, не сможет сделать ни один человек: переписываем каждую музыкальную реплику, чтобы она соответствовала времени, которое сейчас происходит, и при этом не портила ощущения. Мы могли бы просто отредактировать фрагменты или сыграть быстрее, но это было бы отстойно. Именно так поступают люди, которые делают все фильмы, которые вы видите, отстойными - хотя вы не можете понять, почему они отстойные.

На следующее утро мы приезжаем в студию. Мы не выспались.

Майкл Диннер делает телефонный звонок за телефонным звонком о своей новой машине и о том, как познакомиться с привлекательной молодой актрисой.

Есть одна реплика, где есть клик-трек для отсчета, а потом он исчезает. Кельвин Уэстон, гениальный барабанщик, должен исполнить двухбарную заливку перед тем, как зазвучит остальная музыка, но когда мы ее исполняем, Кельвин не справляется, потому что не слышит щелчка.

Поэтому мы просто вставим две полоски Кельвина сверху. Это довольно запутанное занятие. Щелчок внезапно появляется в наушниках, и если вы не готовы, его трудно уловить, а затем сыграть естественно, как что-то, что нужно вбить. Опытные студийные музыканты без проблем справляются с этим, но Кельвин не такой, а опытные студийные музыканты, конечно, не Кельвин.

Кельвин родом из бедного черного района Филадельфии и живет в нем, а говорит так.

Том, музыкальный редактор, и Майкл Диннер сидят плечом к плечу, опустив головы. Каждый раз, когда Кельвин говорит с нами из барабанной стойки, Диннер и Том наклоняются, шепчутся друг с другом и начинают хихикать.

Когда Кельвин испортил вступление, они снова захихикали.

Когда я говорю с Кельвином о том, как лучше поступить, и Кельвин отвечает, они снова шепчутся и хихикают.

Они очень смеются над тем, как говорит Кельвин. Но эти глупцы лишены ритма и не представляют, какой редкий талант у Кельвина Вестона.

Я разозлился.

"Том, ты знаешь, почему чернокожие ненавидят музыку Джеймса Ньютона Ховарда?"

"Нет, а что?"

"Потому что он отстой".

Выражение лица Дрешера настолько кислое, что, кажется, ему придется поспешить в мужской туалет.

Но это также лишает всякой надежды на то, что с Диннером все будет цивильно. По сути, я просто сказал им, что они расисты, потому что они ведут себя как расисты.

Все идет своим чередом. Майкл Диннер проводит большую часть времени, разговаривая по телефону о своей новой машине. Мы заканчиваем реплику, которую он не слушал, и когда я спрашиваю, все ли в порядке, он просит переиграть ее для него, потому что он разговаривал по телефону о своей машине.

Каждая секунда в студии со всеми этими людьми и вещами, за которые платят по часам, стоит мне денег.

Мы играем ему кием. Он не уверен.

Мы сыграем еще раз. Он не уверен. Он не уверен, почему он не уверен, но он не уверен.

Я переписываю его. Мы перезаписываем. Он говорит по телефону о своей машине.

Мы заканчиваем. Сыграйте для него. Он не уверен.

Я плачу за всю эту нерешительность, а ему следовало быть внимательным с самого начала.

Один из музыкантов начинает рассказывать о диком композиторе по имени Маноло, который ударил режиссера во время записи и вырубил его.

Я говорю: "О, спасибо! Мне это и в голову не приходило".

Майкл Диннер сейчас выглядит как семилетний ребенок в первый день в школе.

В фильме есть реплика, которая представляет собой флэшбэк к размышлениям одного из исполнителей главной роли о своей отдалившейся дочери. Это кадры Super 8, на которых маленькая девочка играет. Мне кажется, то, что я написал, довольно мило и просто.

Майкл Диннер не уверен.

"В чем вы не уверены?"

"Я думаю, что этот аккорд в конце".

Поэтому я настраиваю клавиатуру и играю ему все возможные варианты того, что этот аккорд может быть в середине музыкальной прогрессии.

У него вид человека, съевшего плохую мексиканскую еду. Он не отвечает.

Я играю другой аккорд.

То же лицо.

Потом еще один.

То же лицо.

И мне очень жаль, но потом я начинаю смеяться. Музыканты тоже начинают смеяться. А Майкл Диннер убегает из студии, я полагаю, к своей маме, поскольку первый класс был для него тяжелым.

На следующий день он возвращается и извиняется. Сказал, что вспомнил, как учился в первом классе. Что, наверное, я уже знал. Дэнни Хедайя, актер, которым я восхищаюсь, заходит в студию. Я протягиваю ему руку, но он отказывается ее пожать и проходит мимо меня. Похоже, Майкл Диннер настучал на меня.

Последний день проходит вроде бы нормально. Майкл Диннер одобряет каждую реплику, и я думаю, что все кончено.

Через три дня мне звонит мой новый агент по продаже партитур для фильмов и говорит, что партитура им не нравится.

"Кому это не нравится?"

"Продюсеры".

"Какой?"

"Барри Джозефсон".

"Я могу переписать и перезаписать некоторые фрагменты, но мне нужно знать, в чем проблема и чего они хотят".

"Я попрошу его позвонить вам".

"Нет, я должен оформить это в письменном виде. Чтобы мне не пришлось переписывать и перезаписывать до такой степени, что я потеряю деньги на этом проекте. Я не могу потом заставить следующего продюсера сказать, что ему это не нравится по другим причинам".

Полагаю, что из-за Йона Энде все это приобретает для меня еще более яркие краски.

Джон Энде - мой близкий друг. Он назвал группу The Lounge Lizards. Сейчас он умирает от СПИДа. Он на последних ногах и находится в хосписе.